Теперь совершенно ясно, что Соломон обладал уникальной памятью. Однако у его способностей были и отрицательные аспекты. Из-за обилия образов, которые ассоциировались с каждым услышанным им словом, он вынужден был требовать достаточно медленного представления информации, чтобы успевать преобразовывать слово в образ.

Многие люди, видевшие Соломона в первый раз, рассказывали, что он казался им довольно неорганизованным, унылым или туповатым. Это было действительно так, если ему читали рассказ в быстром темпе и он обнаруживал, что множество образов, порождаемых каждым словом, сталкивались с образами, порождаемыми голосом чтеца и любыми другими внешними звуками. В результате возникала мешанина образов. Поэтому повторение простого отрывка текста иногда становилось для него соизмеримым по трудности с подвигами Геракла. Задача воспроизведения или простого изложения сути бегло прочитанного отрывка, казалось, была для него непосильным делом, так как каждое слово порождало в его мозгу множество образов. Соломон демонстрировал неспособность выбирать самые важные или ключевые идеи из текста. Любая подробность порождала дополнительные образы, что часто уводило его все дальше и дальше от главной мысли услышанного отрывка.

Соломон также плохо справлялся с воспроизведением абстрактных идей. Любую информацию он перерабатывал визуально. По его собственным словам, «другие люди думают, когда они читают, а я все это вижу».Он часто обнаруживал, что одно слово в отрывке внезапно порождало образ, а затем от этого образа он переходил к родственному образу, не связанному с исходным текстом. В результате, возникновением связанных между собой образов управляло его собственное мышление, а не сам текст. Абстрактные слова также представляли реальную проблему, так как их визуализация вызывала большие трудности. Например, он признавался, что не мог увидеть слово «бесконечность». Слово «что-то» виделось ему в виде плотного облака пара, а слово «ничто» — как более тонкое и полностью прозрачное облако. По сути, он не мог понять идею или слово, если не мог их увидеть, а некоторые идеи и слова с трудом поддавались визуализации. Соломон потратил много часов своей жизни на то, чтобы справиться с этой проблемой, хотя большинству из нас она кажется довольно простой.

Он крайне плохо справлялся с синонимами и метафорами из-за переполнявших его образов. Такие слова, как «ребенок», «мальчик», «младенец», «малыш» и им подобные, имели совершенно разные значения, в то время как писатель мог их использовать одно вместо другого, не слишком задумываясь об этом. Но у Соломона они обрабатывались совершенно разными способами. Кроме того, слова со многими альтернативными значениями создавали серьезные проблемы, поскольку возникавшие образы были всегда одинаковыми, несмотря на разный смысл слов. Нередко Соломон настолько увязал в деталях, что был не в состоянии видеть общую картину. Он практически никогда не мог читать стихи. Каждое слово вызывало в его сознании свой образ независимо от того, стремился к этому поэт или нет, и тот образ, который видел Соломон, часто скрывал смысл, ассоциируемый с этим словом.

Другим слабым местом Соломона было распознавание любой формы логической организации материала. Он с трудом распознавал схемы, которые могли бы облегчить вспоминание, и никогда не использовал никаких логических средств, которые могли бы упростить воспроизведение запомненного материала. Однажды ему предложили для запоминания список названий птиц, но он не смог разглядеть очевидную связь между словами в списке и стал обрабатывать их как не связанные между собой термины, а не как слова, принадлежащие к одной и той же категории «птицы». Используемый им метод означал, что каждое слово порождало один или несколько независимых образов, и эти образы не были связаны со следующим словом в списке. То же самое происходило и с числами, размещенными в определенной логической последовательности. Распознать эту логику ему обычно никогда не удавалось. Сам Соломон признавался: «Если бы мне показали буквы, размещенные в алфавитном порядке, я бы этого не заметил… я просто стал бы запоминать их одну за одной».

Возможно, покажется удивительным, что Соломон имел довольно плохую память на лица и голоса, слышанные им по телефону. Он жаловался, что они казались ему переменчивыми и зависящими от настроения людей, которым они принадлежали. Соломон видел лица постоянно изменяющимися. Он сравнивал узнавание лица с наблюдением за волной, изменяющей свою форму. Он утверждал, что голос человека может изменяться за день до тридцати раз. Каждое изменение голоса вызывало у Соломона разные наборы образов, и поэтому узнавание какого-то одного голоса представляло большую трудность. Он становился настолько обеспокоенным звучанием голоса человека, что переставал фиксировать то, что этим голосом произносилось.

Синестезия Соломона позволила ему иметь феноменальную память, но отсутствие разделительной линии между его ощущениями иногда приводило к странным последствиям. Так, по его словам, он мог нормально есть в ресторане, если в зале звучала определенная музыка, в противном случае звуки музыки изменяли для него вкус еды. Соломон утверждал, что «если вы выбираете правильную музыку, то все имеет правильный вкус. Разумеется, люди, работавшие в ресторане, это знали…»

Известен случай, когда он при выборе мороженого спросил, какие сорта имеются в продаже, продавщица произнесла слова «фруктовое мороженое» таким тоном, что «целые горы каменного угля и черного шлака посыпались из ее рта, и я не мог заставить себя купить у нее никакого мороженого после подобного ответа…»
Другой пример связан со словом «свинья», которое у Соломона вызывало изящные и нежные образы, плохо гармонировавшие с качествами, обычно приписываемыми этому животному. Для него звучание слова, голос произносящего и смысл кодировались совместно; все эти параметры должны были соответствовать друг другу.

В отличие от большинства людей, тратящих время на выработку стратегий запоминания, Соломон стремился к стратегиям забывания. Со временем ему становилось все яснее, что он должен научиться забывать информацию. Став профессиональным мнемонистом, которому иногда приходилось давать по несколько сеансов в день, Соломон обнаружил, что ему трудно организовывать весь материал для запоминания. В результате он разработал несколько стратегий, чтобы попытаться справиться с этой проблемой.

Прежде всего он старался ограничить количество используемых для облегчения вспоминания образов. Соломон пытался фокусировать свое внимание и сводить образы к нескольким важнейшим деталям, которые могли бы потребоваться для воспроизведения запомненного элемента. По сути, он начал делать стенографическую версию образов. Он по-прежнему превосходно запоминал весь материал, но ему больше не требовалось кодировать все те многочисленные детали, которые обычно вызывал в памяти каждый элемент. Хотя это помогало, все же ему был нужен способ полного забывания материала, а не просто кодирования образов в упрощенной форме.

Один из использовавшихся им методов заключался в том, чтобы мысленно «записывать» на бумаге тот материал, который он запомнил во время предыдущих выступлений. Затем он представлял себе, как комкает эту бумагу и выбрасывает в мусорное ведро. Однако он по-прежнему продолжал испытывать трудности с забыванием. Соломон обнаружил, что интерференция возникала тогда, когда материал последующего сеанса был подобен материалу, представленному во время предыдущего сеанса. В этом случае наблюдалась так называемая проактивная интерференция — более старые воспоминания оказывали воздействие на более новые. Кроме того, чем выше было сходство материала, тем сильнее была интерференция. Казалось, теперь память Соломона работала так же, как память других людей, поскольку интерференция является одним из общепризнанных объяснений забывания. Но необходимо подчеркнуть, что Соломон в действительности не забывал информацию, он просто более сложно ее усваивал и воспроизводил.

Однако Соломон по-прежнему нуждался в методе забывания. Он понимал, что многие люди делают записи на бумаге для облегчения своего вспоминания, это для него казалось смешным. Тем не менее он хотел узнать, мог ли он действительно, т. е. физически, записывать информацию, чтобы ее забыть (вместо того, чтобы просто мысленно представлять себя делающим это). Он полагал, что если информация записывается на бумаге, то отпадает необходимость ее помнить. Соломон опробовал этот метод, выбрасывая исписанные листы бумаги, а иногда и сжигая их. К сожалению, он обнаружил, что по-прежнему мог видеть числа на обуглившихся остатках своих записей!

Соломону казалось, что он никогда не сможет избавиться от своей неспособности забывать, и эта мысль беспокоила его все сильнее. Но совершенно неожиданно ему удалось найти метод забывания, который до конца не мог понять ни он сам, ни занимавшиеся им психологи. Он рассказывал, что после того, как дал три сеанса за один вечер, его начала беспокоить мысль о проявлениях эффектов интерференции во время четвертого сеанса: «Я просто хотел увидеть, осталась ли первая таблица цифр. Я боялся, что она не появится. Одновременно хотел и не хотел, чтобы она появилась… и тогда я подумал: «Таблица не появляется, и теперь мне ясно, почему — просто потому, что я этого не хочу! Ага! Это значит, что если я хочу, чтобы таблица не появилась, то она не появится». И все, что было нужно, — это осознать данный факт… В тот момент я почувствовал себя свободным… Я знал, что если я захочу, чтобы это изображение не появилось, то оно не появится».

Как ни странно, но этот метод сознательной попытки забывания, по-видимому, работал, хотя до сих пор никто не знает, как.

Какие же выводы можно сделать из истории о Соломоне Шерашевском? Его жизнь была парадоксом. Его самая выдающаяся способность стала для него и самым тяжелым бременем. Наличие удивительной памяти означало, что ему было трудно забывать информацию, но, несмотря на это, другим людям он мог казаться забывчивым и заторможенным. Его память создавала ему проблемы в повседневной жизни. Он женился и стал отцом, но продолжал испытывать трудности, когда ему нужно было отличить реальность от образов, созданных у него в голове. Каждый день он на несколько часов отключался от окружающего мира и погружался в глубины своей удивительной памяти. Хотя его публичные выступления в качестве мнемониста были популярны, он занимался и другими видами деятельности и никогда не находил настоящего удовлетворения в работе, основанной на использовании его поразительных способностей. В конце концов он стал работать таксистом в Москве, — этот шаг удивительного человека трудно объяснить! Он всегда стремился сделать в своей жизни что-то выдающееся, но, возможно, почувствовал, что это ему не удалось. Однако его наследие для психологической науки говорит о том, что все-таки он добился своей цели.